МНЕ ВЕЗЕТ. ПОЧЕМУ — НЕ ЗНАЮ

У режиссера Дмитрия Месхиева ни разу не было простоев, каждый год, от силы два, он снимает по фильму. Даже дефолт ничего с ним не сделал — как раз в 98м, когда рухнула масса отечественных кинопроектов, Месхиев выпустил «Американку».

— Как вам удается доставать деньги на картины?

— Наверно, мне просто везет. Еще я стараюсь честно работать и быть удобным (в хорошем смысле) режиссером.

— Что значит удобным?

— Профессиональным, без фиги в кармане. Если я иду на какой-то компромисс, то по-честному, пытаясь найти контакт с заказчиком — продюсером или, не знаю там, компани­-ей, на которую работаю. Я никогда не говорю: «Мой фильм потребует столько-то денег, не уступлю ни копейки». Раз нужно уложиться в меньшие средства — значит, придумаю, как уложиться в меньшие. Потому что все-таки лучше работать, чем не работать. Лучше идти на разумные компромиссы, чем быть букой, стоять на своем и жаловаться: не дают работать. Ну и вообще, повторяю, мне везет. Почему — не знаю.

— Не потому, что за вами мощной стеной стоят друзья — Валерий Тодоровский или Федор Бондарчук (не последние люди в киношном бизнесе)? То есть вам не приходится разговаривать «за кино» с богатыми дядьками, не понимающими, что и зачем.

— Фильм «Механическая сюита» сделан примерно с такими «дядьками». Они в первый раз столкнулись с кинобизнесом и мало чего в этом бизнесе понимали. Но, на мой взгляд, если у продюсера, который нашел деньги и на которого, собственно говоря, я работаю, да притом он внятный человек, — так вот если у продюсера есть финансовые или даже творческие пожелания, то почему бы их не обсудить?

— Снять «Своих» вы решили сами или это было чье-то предложение?

— Если честно, сценарий Валентина Чер­ных предназначался не мне. Я получил его от компании «Слово» — просто так, познакомиться, что-то посоветовать. Мне очень понравился сценарий, но его хотел и должен был снимать Федя Бондарчук. Потом выяснилось, что ему в те же сроки нужно делать другое кино, и сценарий предложили мне. Я сказал: ладно, если Федя не против, то с удовольствием. Тут же позвонил Федя: «Старик, снимай».

— Вы такие дружные?

— Дело не в дружбе. Раньше (так мне рассказывали родители, и я сам видел) люди кино были предельно щепетильны, если брались за работу другого. Не нарушали слова, если что-то кому-то обещали. Сейчас нарушают сплошь и рядом, но в данной ситуации я стараюсь соблюдать некие традиции. Традиции, скажем так, невыхватывания для себя чужой работы.

— А на сериал «Линии судьбы» вы как вышли?

— Раньше я очень скептически относился к телесериалам. Потому, когда мне предложили эту историю, тут же отказался. Мой друг и соратник Валера Тодоровский — продюсер канала «Россия» — уговорил меня начать читать. Я прочел эти 1400 страниц одним махом, не отрываясь. И согласился. Ведь интересно — такой длинный забег. Я несколько спортивно отношусь к своей профессии, мне нравится пробовать какие-то новые вещи, пусть даже они считаются чем-то второсортным. Сейчас я могу сказать: сериалы — это не второсортная продукция. Просто другая.

— Как-то раз на кинофестивале Дибров дико обидел Рязанова вопросом: неужели вы не боитесь участвовать в одном конкурсе с молодыми? «Это они должны бояться», — ответил Рязанов. У вас нет ощущения превосходства, оттого что одно поколение режиссеров выходит в тираж, уступая место другому — Валерам, Федям, извиняюсь, Димам?

— Послушайте, я не мыслю такими категориями… поколенческими. Мне кажется, вступать в конфронтацию — поколение на поколение — неправильно. Во-первых, неуважительно по отношению к старшим. Во-вторых, это значит поставить себя особняком. Сейчас появляется куча молодых талантливых режиссеров, снимающих первые картины (многие из них хорошие). И что же теперь, мы должны их не любить, презирать? Или они нас?.. Я об этом просто не думаю. Неинтересно.

— Вы не замечены ни в одном скандале, возникавшем вокруг фигуры Никиты Михалкова — недавнего председателя Союза кинематографистов. Почему? Тоже неинтересно или не хотели связываться…

— У меня нет ни времени, ни желания заниматься разборками, руганью и всем прочим. Я должен деньги делать… Тьфу, я должен дело делать и зарабатывать деньги.

— Любопытная оговорка.

— Ничего любопытного! Зарабатывать деньги — это нормальная вещь. Дело делать — тоже нормальная вещь. И ненормально — играть в игры, где одного очерняют, а другого обеляют. Я в таких играх не участвую.

— И вам плевать, кто стоит во главе Союза кинематографистов?

— Абсолютно не плевать, поскольку я все-таки живу в этом процессе. Но отсюда вовсе не следует, что нужно постоянно собачиться, идти стенка на стенку. Доказать, кто чего стоит, можно лишь работой.

— Одной работой и живете?

— Я не тот человек, которому хватает только профессии. Занимаюсь стендовой стрельбой, очень этим увлечен — как спортом, как азартом. Как общением с людьми, которых я там встречаю. Люблю охоту, рыбалку — вообще, скажем так, активный отдых на природе.

— Не жалко убивать животных?

— Я не убиваю — я добываю животных. Это несколько разные вещи.

— Вы богатый человек. Пошли на рынок — и «добыли» парной телятины…

— Во-первых, я не богатый человек. Богатство — вещь относительная. Я, что называется, человек, прилично зарабатывающий. А на охоту — во-вторых — хожу затем, что мне это интересно. Генетически заложено: самец старается покрыть как можно больше самок. У мужчины сидит в крови некое подавленное стремление к насилию. Оно способно приобретать разные формы. Это не значит, что все мужчины — садисты или сволочи, нет. Но ощущение войны, борьбы за существование, инстинкт защиты рода, семьи — это же генетическая история. Вот и охота — генетическая история. Плюс не стоит забывать: когда вы едите кусок говядины, ее, простите, тоже кто-то убил.

— С киногруппой ладите легко, народ от вас не разбегается?

— Когда как. Невозможно постоянно сохранять одну группу — кому-то я надоедаю, кто-то мне. Но есть люди, с которыми мы работаем вместе очень много лет.

— В экспедициях вы живете в отдельном люксе?

— Естественно, у меня отдельный номер. Я вообще считаю, что в экспедиции надо жить хорошо. Впрочем, не только в экспедиции. На мой взгляд, талант не должен быть голод­ным, это ошибка закомплексованной русской интеллигенции. Потому я стараюсь, чтобы люди жили комфортно, в отдельных номерах. Чтобы была горячая вода, и приемлемые выходные, и некие развлекательные и культурные мероприятия, когда можно съездить на автобусе в музей или еще куда. Чтобы никто не клал свою жизнь на плаху ради создания фильма.

— Трагические моменты случались?

— На работе?

— А вы готовы рассказать про что-то личное?

— Нет.

— Тогда давайте про работу.

— К счастью, трагических моментов у меня на работе не было. Никто не погибал, не калечился, слава тебе, Господи. Иногда выпадали трудные съемки, но нас чаша миновала.

— Что такое трудная съемка?

— Скажем, когда в «Американке» мы снимали, как мальчик лежит под поездом, — я думал, меня инфаркт хватит. Парню шестнадцать лет, над ним едет поезд — это опасная история. Конечно, сначала на рельсы лег каскадер, поезд проехал над ним, чтобы мальчишка по­смотрел, что и как. Мы вызвали его маму, которая дала согласие на съемки. Причем сам мальчишка все перенес гораздо спокойнее, чем наша съемочная группа. Но я его понимал: в этом возрасте барьер опасности немножко сдвинут… Ужасно не люблю такие съемки, потому что боюсь — не дай Бог, что-нибудь случится, и это будет на моей совести.

— Такие случаи есть, и не один…

— Ну есть, а что делать?

— Использовать каскадеров, комбинированные съемки.

— Это не всегда работает. Когда нужно крупно показать артиста, то желательно — по возможности — снимать вживую.

— Жестокие люди.

— Почему жестокие?! Если артист сам на это идет… Если мы сто пятьдесят раз все проверим и убедимся, что риск исключен… Существуй хоть малейшая опасность, я первый скажу: нет. Я не разрешаю артистам делать какие-то вещи, если это рискованно. Категорически.

— А что разрешаете?

— Если помните, в «Механической сюите» два парня избивают Гарма­ша, Хабенского и Пореченкова. Вот тут ребятам досталось сильно. И опять же — что делать? Они пошли на это. Правда, все были в синяках, но хихикали. Как ни банально звучит, такая наша работа.

— И работа, как вы сами заметили, «прилично» оплачиваемая. Можете коротко сформулировать, что для вас значат деньги?

— Я бы назвал два аспекта. Первый — это возможность что-то сделать, потому что, на мой взгляд, деньги позволяют созидать. И второй аспект — возможность доставлять себе удовольствие. Не в смысле покушать мороженого или чего-нибудь купить, а чувствовать некую уверенность в жизни.

— Что вы испытываете, когда мимо ваших рук течет тьма долларов, отпущенных на картину?

— Я отношусь к этому делу без придыхания: ах, доллары, доллары!.. Они проходят мимо меня.

Справка

Елена Евграфова