Журнал «Водяной знак» выпуск № 4 (60) апрель 2008

ДАЖЕ В ПАРИЖЕ НЕ МОГ НАЙТИ УТЕШЕНИЯ

Кино и сериалы, в которых снялся ведущий артист Малого драматического театра — Театра Европы Игорь Черневич, можно пересчитать по пальцам. Главный герой в картине «Коктебель» Бориса Хлебникова и Алексея Попогребского. Центральная, «неплачущая» роль в телефильме Сергея Боброва «Мужчины не плачут». Помощник генсека в сериале «Брежнев» у Сергея Снежкина… В общем, артист Черневич пока не попал в число «медийных лиц», но критики отзываются о нем сплошь восторженно и уважительно. Один из таких отзывов — «абсолютный мужчина».

Чужие города

— Вы, как и ваш герой из картины «Мужчины не плачут», приехали во «вторую столицу» из маленького городка — белорусской Орши. Сама собой напрашивается параллель…

— Да, я вырос в провинции. Другое дело, сейчас мне там неуютно — все не то, все чужое.

— Что за спесь?!

— Город очень сильно изменился. Например, все дет­ство я катался на коньках. В ста метрах от моего дома был стадион, там регулярно заливался каток, играла музыка, и собиралось огромное количество людей — в любой день недели. По выходным мы с родителями вставали на лыжи и шли в лес. Он был забит народом… Сейчас на этом стадионе валяются пьяные. Каток не заливают, на лыжах никто не катается. Заводы стоят. Молодежь живет как в Якутии — лет до тридцати.

— Если продолжить параллель с вашим героем, которого Москва едва не сожрала, то вас, наоборот, Питер принял — живете у Пяти углов, работаете в одном из лучших театров мира. Выходит, все получилось и не о чем плакать?

— Действительно, грех жаловаться. Чего‑то я добился сам, а в чем‑то помогло везение — встречались хорошие люди. Но главное, мне безумно повезло на учителя, в театре которого я сейчас работаю.

— И все‑таки вы уходили из этого театра, играли во Франции. Как вас туда занесло?

— Просто. Продюсер, который занимался вывозом нашего театра за границу, узнал, что я собираюсь уходить, и предложил: «Давай сделаем спектакль».

— А вы сказали: «Давай, если это будет стоить много денег-франков и жемчуга стакан»?

— Нет, я так вопрос не ставил. (Кстати, по сравнению с тем, что сейчас зарабатывают артисты в кино, это были скромные деньги.) Меня интересовал сам эксперимент. Я вообще не особо лихой человек, который бросается из огня да в полымя, сжигает за собой мосты. А тут захотелось чего‑то вот такого… Я благодарен этому опыту, хотя он был очень сложный.

— Трудно было учить роль по‑французски?

— Это как раз не самая главная проблема. Самая главная — психологическая. До середины 90‑х мы почти не вылезали из гастролей. Был год, когда в общей сложности я провел дома три недели. То есть никогда не разбирал чемодана. Так вот выяснилось, это разные вещи — ездить за границу с театром или оказаться там одному. Несмотря на нормальные отношения внутри компании, тебе некому позвонить после десяти вечера и сказать: «Старик, давай встретимся». Не принято.

— Так рано укладываются?

— Приватное время. Если пару раз его нарушишь, дружба может закончиться. Со спектаклем тоже все было не просто. Я с трудом привыкал к этому стилю — когда говорят: «Пройди пять шагов в ту сторону, потом поверни голову направо и хитро улыбнись».

— Вы били себя в грудь: «Я представитель русского психологического театра!..»

— Мне советовали: «Засунь своего Станиславского куда подальше». У нас были, мягко говоря, напряженные отношения с режиссером. Плюс постоянное чувство одиночества… Дело дошло до сильнейшей депрессии, когда даже в Париже я не мог, говоря высоким слогом, найти утешения.

— А отправиться с томиком Монтеня на Елисей­ские поля?

— Я пытался что‑то читать, но не шло в голову. В результате, кроме таблеток, мне ничего не помогало.

— Пить не пробовали?

— Я странно устроен: когда мне плохо, совсем не пью. Видимо, срабатывает инстинкт самосохранения.

Своя компания

— Почему вообще вам пришло в голову уйти из додинского театра? Кто‑то обидел, не дали роль?

— Дело в другом. Я тогда развелся с первой женой, и как‑то у меня сильно изменилась жизнь. Пошло к тридцати годам — я подумал, что, может, занимаюсь не совсем тем, чем должен заниматься. Даже решил открыть свой бизнес, но быстро понял: это не мое.

— То есть?

— В Орше есть льнокомбинат, где всю жизнь работали мои родители. На комбинате делают вещи из льна — простыни, полотенца, скатерти. Используя связи отца, который всех там знает, я брал эти штуки задешево, привозил сюда. Пытался отдавать в большие магазины, но мне сказали: к нам уже ходят люди из Орши. А однажды — я даже немножко испугался — позвонили и посоветовали: «Не надо возить из Орши».

— С угрозой в голосе?

— Помню, это было сказано довольно равнодушно. Они ведь ребята веселые, зачем им сразу орать, надрывать глотку? Для начала мирно предупредили, и я подумал: действительно, зачем мне это нужно?

— Струсили, значит!

— Так у меня же ничего не взяли, рынок был забит. Да мне и самому это, конечно, не нравилось — банальный, примитивный бизнес, суетливое дело. В общем, настроение становилось все хуже и хуже…

— Вас угнетала мысль «мне тридцать лет, а у меня нет дома с бассейном?» Или что‑то другое?

— Это не совсем касалось… материального. Просто сидело в голове: я в театре, и так пройдет жизнь. Лев Абрамович — тоже довольно сложный человек. Хотелось, не знаю, выразить себя. Попробовать: могу ли я сам что‑то сделать?.. Не помню мыслей, с которыми был связан мой уход из театра, но эмоционально дело обстояло примерно так. А вернулся я, потому что стало совсем плохо. Потому что понял: мне необходим этом дом, эти люди — эта компания.



Кто какого роста

— Хорошие питерские актеры рассказывают, что, оказавшись на одной площадке с кем‑нибудь из раскрученных звезд, они поначалу чувствуют себя не в своей тарелке. У вас с этим как?

— Я ведь работал в «странных», непрокатных фильмах, вроде, скажем, «Коктебеля». По-моему, в них не снимались маститые актеры. Я с этим впервые столкнулся на «Брежневе», где была целая плеяда таких людей, но, слава богу, ничего похожего не ощутил. Может, это заложено в характере — у меня нет сумасшедшего пиетета к ныне живущим артистам. Пытаюсь представить, кому бы я смотрел в рот… Не получается. Хотя Шакурова безусловно уважаю, он очень хороший артист. Нам приходилось много общаться в кадре; естественно, общение переходило и на жизнь вне камеры — нормальное человеческое общение. Правда, его было немного, потому что Сергей Каюмович не любит тусовок с болтовней и травлей анекдотов. Да еще и роль такая — текста куча. Он обычно сидел в стороне и готовился.

— Мой приятель, близкий к московским «верхам», возмущался: как может помощник генсека, развалясь, сидеть при «хозяине»! У «зилов» не те номера — они появились только в 85‑м году…

— Вот это я как раз не люблю. У меня есть знакомый — он разбирается в оружии, прочитал кипу книг. С ним невозможно смотреть фильмы про войну. «Ну что за пистолет! К тому времени он еще не появился…» Честно говоря, мне до лампочки, какие на машине номера. А чтобы я развалился при Брежневе — не помню, мы старались соблюдать придворный этикет.

В принципе, никто не задавался такой целью — точно передать, как было на самом деле. Неизвестно, что говорил генсек за дверями кабинета, — не все протоколировалось, не всякий расскажет. Это вольный подход к истории о Брежневе. За костюмами, конечно, следили, за какими‑то деталями быта. Главной проблемой оказалась Москва — «натура», когда снимались проезды на машинах. Потом, я смотрел, пришлось убирать компьютером рекламу, стеклопакеты — их не могло быть точно. Но обратите внимание: молодого Брежнева играет двухметровый Ваха, а дальше он стаптывается до Сергея Каюмовича. И ничего. Мне, например, это тоже до лампочки.

Абсолютный мужчина

— Про вас пишут: «Абсолютный мужчина на экране. Большая редкость». И при этом ни разу не обозвали секс‑символом. Приятно?

— Приятно. Не хочу хвастаться…

— Нет-нет, хвастайтесь!

— И кокетничать тоже не хочу, но я, правда, не знаю, откуда это пошло.

— Девушки на вас летят как мотыльки?

— Бывает.

— Другой бы застеснялся для виду: то‑сё, не замечал. И как это происходит? Вы появляетесь в актерском буфете — дамы начинают стряхивать крошки с платьев?

— Я не очень люблю про это распространяться, но мне многие говорят: тебя боятся.

— Женщины? Почему?!

— Хожу хмурый, как будто недоступный. На самом деле у меня есть такой грех: я чаще бываю мрачным, чем веселым. Плохо умею говорить людям хорошие вещи, при том что часто хочу сказать. Не выговаривается.

— Так можно обволочь взглядом.

— Но женщины — они больше ушами…

— Не надо, загадочный Печорин нашей сестре всегда прия­тен.

— Загадочного взгляда мало. Иногда нужно что‑то сказать. Ну хоть что‑то!

— Мысленно отмечаете: «Ага, клюнула, нравлюсь»?

— Вы ведь такие сложные, скрытные — поди догадайся. Кроме тех случаев, когда женщина явно дает понять: если ты сейчас не возьмешь телефон, то будешь уж совсем дураком.

— Жена не устроит вам выволочку за подобные откровения?

— Точно устроит. Но я хотел продолжить: в последнее время я на это не особо обращаю внимание, потому что у меня замечательная жена.

— Тоже актриса?

— Да, хотя после первого брака я дал себе зарок: кто угодно, только не актриса… С другой стороны, в период «межсезонья» — между женами у меня был долгий роман с одной женщиной…

— Зубным техником?

— Она занималась семейным бизнесом. Вроде частный случай, но, по‑моему, здесь есть некая тенденция: людям, которые не относятся к этому роду деятельности (назовем так, чтобы не говорить слово «искусство»), трудно нас понять. Почему ты замкнулся, почему ходишь из угла в угол, почему что‑то пишешь и просишь, чтобы тебе не мешали. Вроде все хорошо, я тебя люблю, ты меня, есть хлеб, есть масло. «Чего тебе еще надо?..» Жена-актриса такого вопроса не задаст.

— А если не повезет сняться в кино или в хорошем сериале — и начнутся проблемы с хлебом-маслом?

— Сяду за руль. Было время, я уже «бомбил», часов по восемь проводил в машине. Кстати, сразу обнаружил, что половина водителей на дорогах — тоже «бомбисты». Глаза горят: где клиент? Один другого подрезает, чтобы успеть заработать. Я обзавелся приметами: надо начать с такой‑то улицы, поплевать на первую денежку — и все пойдет.

Елена ЕВГРАФОВА

 

`

Рекомендуем к прочтению:

Back to top button