РЕАБИЛИТИРОВАН ПОСМЕРТНО
В спецфонд объединения «Гознак» обращаются разные специалисты — как правило, это историки, нумизматы, филателисты, филокартисты…
Но в данном случае обращение было необычным — Бежан Михайлович Енукидзе обратился в спецфонд с целью разыскать сведения о своем деде — Трифоне Теймуразовиче Енукидзе, управляющем «Гознака» с 1919 по 1937 год.
К сожалению, найти удалось мало что — документы о репрессированных (а Трифон Енукидзе был в 1937 году арестован и затем расстрелян) уничтожались. За долгие годы, которые Бежан Михайлович занимается восстановлением истории своей семьи, он узнал о судьбе Трифона Енукидзе немало.
— Моя тетка, которая осталась единственная в живых после лагеря, всегда была домохозяйкой. Тетка вышла замуж, родила троих детей и поэтому всегда сидела дома. При этом она была свидетельницей многих событий, в том числе юбилея Авеля Енукидзе, брата моего деда.
Тетку все время куда-то приглашали, и она везде рассказывала свои семейные воспоминания. И вот однажды мы с теткой ехали на машине, и она показала мне здание «Гознака»: «Вот дом, в котором работал твой дед». И тетка же меня надоумила, что есть дело деда в НКВД.
И в 70-х годах я пошел в архивы НКВД.
К моему изумлению, там я услышал: «Дайте нам три дня, мы найдем его в архивах и выдадим». И действительно, выдали.
Тогда еще не было ксероксов, и копию сделать было невозможно. Дело было толстое. Я заранее взял с собой бумагу, хотел сначала что-то выписать. А потом не утерпел и стал писать всё. От начала до конца. Несколько часов они терпели меня в своем специальном кабинете, где принимают посетителей, и я успел переписать всё.
В деле деда было написано, что вместе с ним были арестованы еще трое его заместителей. И все они показали на допросах, что он — враг народа.
Потом, когда началась реабилитация при Хрущеве, стали пересматривать все дела. И дело деда тоже пересматривали. И снова снимали показания этих заместителей. Один умер в лагерях, не дожил до этого момента, а двое других сказали: «Извините, из нас выбили эти показания».
Так как свидетели по делу показали, что все обвинения, которые были выдвинуты против деда, были фальсифицированы и выбиты под нажимом, деда реабилитировали.
Если читать материалы деда внимательно и беспристрастно, понимаешь, что происходившее в те времена было ужасным.
По обычной методе НКВД, сначала арестовали деда. Через три дня пришли и арестовали бабушку. Бабушка была грузинкой, разговаривала по-русски с большим акцентом, а читать и писать вообще не могла. Тем не менее ее посадили. Потом посадили старших сыновей и дочерей. В конце концов, в доме остались только мать (она была женой старшего сына) и я. Но потом приехали и забрали и мою мать тоже. А меня не взяли совершенно случайно.
Поскольку мать оставалась последней из семьи Енукидзе, то особняк, стоявший в Арбатском переулке, опечатали.
Особисты пошли опечатывать комнаты, а с матерью остался один стрелок, молодой парень. И он ей говорит:
— Гражданка, а ведь мы вас сейчас тоже возьмем. А ребенка — в детдом. А если в детдом, то мы всегда меняем фамилии, и вы, отсидев, никогда не найдете своего сына.
— Что же мне делать?
— Вы пообещайте, что вы будете шуметь. Нам велено брать без шума.
— Хорошо, я поняла.
Мать схватила какую-то дорогую вещь, сунула ему в карман.
Пришли остальные.
— Ну, пошли.
— Не пойду. Отдайте ребенка моей матери.
— Ладно, ладно, отдадим, пошли…
— Нет. Не выведете меня так. Я разбужу все дома в округе.
Особняк стоял во дворе, и вокруг были дома, населенные простым народом. Поэтому любой шум разбудил бы всех моментально. И начальник конвоя испугался.
— Ну хорошо, где живет ваша мать?
А мать жила рядом, буквально в двух кварталах. Начальник конвоя послал машину туда, а молодой стрелок опять остался с матерью.
Потом мать вспоминала его всю жизнь и очень хотела найти — ведь он изменил всю мою жизнь…
И вот привезли мою бабушку, меня отдали, а мою мать забрали.
Сидя в лагерях, мать встречалась с людьми, которые сидели на Лубянке в одной камере с дедом.
Дед был очень твердый человек. Мать рассказывала, что он был очень жесткого характера, и дома его все боялись. И по тем описаниям его революционной деятельности, которые мне удалось найти, он был жестким, если не сказать жестоким. Наверное, потому, что молодой был…
Его водили на допросы, и ни разу он не возвращался своими ногами. Его приносили на носилках без сознания и бросали обратно в камеру.
И он при этом говорил: «Я — старый большевик. Меня в ссылках сколько раз били жандармы — ничего. Я не сдался. И здесь не сдамся».
Но он переоценил свои силы. В деле, которое я читал, было написано, что он все отрицал первые три месяца. А через три месяца его сломали, и он стал подписывать всё.
А потом был суд особого совещания, «тройка».
Документ блестящего содержания… Классический.
17.15. Начало совещания. Ульрихом и членами «тройки» начинается рассмотрение дела.
Они зачитывают обвинение, дед говорит, что он не виноват и что всё, что он подписал, подписано под пыткой.
Они его не слушают и объявляют приговор — приговорить к расстрелу.
Дают деду последнее слово, и он говор
ит: «Я все-таки с 1899 года до 1917-го был в подполье, профессиональным революционером, что-то делал, и вдруг мне инкриминируют такое… Учтите мои заслуги».
17.30 — время окончания совещания.
Далее — справка. Приговор приведен в исполнение — 17.45.
Просто спустили в подвал Лубянки и там расстреляли.
Вот такая судьба.
Потом я начал восстанавливать ход событий.
Дед был жестоко оговорен. Начало этих событий коренится в том, что его брат Авель Енукидзе стал секретарем ВЦИКа в то время, когда председателем ВЦИКа был Калинин, в начале 20-х годов.
Авель и Трифон Енукидзе, конечно, все время встречались. И, зная их тесные связи, Трифона Енукидзе арестовали после ареста Авеля Енукидзе.
Авеля арестовали, потому что он был довольно близким другом Сталина.
Не знаю, могли ли быть на самом деле у Сталина довольно близкие друзья, но, во всяком случае, Авель был рядом со Сталиным с младых ногтей и знал Сталина прекрасно. И Сталин общался с ним неофициально.
А потом произошла ошибка, которая стоила Авелю жизни.
Он написал очерки истории большевистской организации Закавказья. И в этих очерках описал Сталина таким, каким он был. Сталин не блистал в то время никакими подвигами, был обыкновенным революционером.
Сталин внимательно читал все книги, даже художественные.
И когда он прочитал книгу Авеля Енукидзе, то понял, что Авель для него человек совершенно неугодный. И начались придирки.
Сначала Авелю Енукидзе поставили в вину излишнюю доброту — он, помимо всего прочего, был старостой кремлевских театров. Время было голодное. И Авель помогал всем артистам чем мог — выбивал какие-то пайки, находил какие-то квартиры, делал еще что-то. И его обвинили в излишней доброте к актерам, а в особенности к актрисам.
Сняли Авеля Енукидзе с занимаемой должности в 1934 году, после убийства Кирова. Именно убийство Кирова стало отправной точкой, началом самых жестоких репрессий. Авель Енукидзе был первым, с кого это началось. На нем отрабатывалась сталинская методика — сначала человека снимали с большой должности и отправляли на незначительную. Секретарь ВЦИКа был назначен управляющим по санаториям Закавказья, потом — ответственным по транспорту там же. И это продолжалось до 1937 года, а в 1937 году его арестовали. Через месяц после Авеля арестовали Трифона Енукидзе.
В документах, обвиняющих Трифона Енукидзе, был собран фантастический абсурд — что он изготовлял на «Гознаке» какие-то негодные документы, что некие банковские формы были сделаны плохо, что техника, которую Трифон Енукидзе лично закупал в Германии, бракованная и поэтому на ней выпускают брак, и прочее, прочее, прочее.
Но всего этого казалось мало, поэтому придумали, что, помимо всего, он был еще участником группы, которая покушалась на Сталина.
Это являлось железным обвинением: раз такое написано, значит — расстрел. И любая борьба за свободу и доброе имя стала после этого бесполезной…
Рассмотрев материалы дела Трифона Енукидзе, коллегия Верховного суда в 1956 году полностью реабилитировала управляющего «Гознака» и полностью восстановила его во всех правах. Посмертно.
Елена ФЕДОРОВА
