ДАЖЕ ПОСЛЕ 30 ЛЕТ АНГЛИЙСКОЙ ЖИЗНИ НЕ МОГУ СТАТЬ АНГЛИЧАНИНОМ
Самый популярный радиоведущий Русской службы BBC Сева Новгородцев работает в Лондоне 30 лет. Его таланты и заслуги оценила не только английская королева (в апреле 2005 года на церемонии в Букингемском дворце Елизавета II лично вручила ведущему орден Британской империи), но и земляки, «понаехавшие» в Лондон. Если кто-то из них решает закатить «русский вечер», то перво‑наперво приглашает Севу Новгородцева — чтобы он организовал развлекательную часть праздника.
— И раньше, и сейчас, несмотря на сложности в отношениях между Москвой и Лондоном, в Англию валом валит российская публика — кто в эмиграцию, кто просто пожить. Как они там?
— От «раньшей» эмиграции, боюсь, ничего не осталось. Я ее еще застал — скажем, дружил с баронессой Кнопфер или с какими‑то отпрысками графских семейств, но все это уже растворилось в тумане истории. А новая эмиграция, конечно, процветает. Здесь формируется русский бомонд…
— Во-во, расскажите про бомонд!
— Это явление, которого, осмелюсь сказать, не было в Нью-Йорке. Или, возможно, было, но там тусовалась наша интеллигенция. На одну зарплату. А в Лондоне, кто‑то подсчитал, осело около трех тысяч российских миллионеров. Миллионеры имеют обыкновение жениться на красивых и иногда даже талантливых женщинах. Вот эти женщины сейчас и формируют тот самый бомонд. Я к нему причастен только потому, что моя супруга Ольга занимается дизайном чего‑то необычайного в одежде. У них с дочерью большая мастерская, все эти тёти туда ходят. И выясняется, что продвинутые люди — тонкие, с хорошим вкусом — начинают кучковаться вместе, возникает ощущение бомонда. Скажем, есть семья Мухаринских, которые купили себе в виде жилого дома бывший женский колледж с угодьями, отремонтировали его и регулярно устраивают вечера человек на сто. Последний раз я там был на дне рождения — играл джаз-оркестр, дамы ходили в вечерних туалетах и так далее.
— Это выглядело органично?
— Вполне. Сам Леня — человек простой, может выйти к гостям в тапках. Ну а гости, разумеется, держат марку. Все друг друга более-менее знают: кто издает газету, кто открыл салон или картинную галерею, кто занят благотворительностью, кто мается от безделья… В целом очень приличная публика. И самое главное — в этом обществе можно совершенно ничего не опасаться. Атмосфера, которой у себя на родине русские лишены давным-давно.
— И чего же, по‑вашему, мы опасаемся?
— Если вы сидите с друзьями на кухне, вам, конечно, опасаться нечего. Но стоит забраться чуть повыше, где начинаются властные сквозняки, — там очень опасно. Здесь в этом смысле полурайская обстановка.
— То есть купил себе немножко «Челси» — и в ус не дуй…
— Этого недостаточно. Кроме всего, нужно быть продвинутым человеком, на что я и напираю.
— «Продвинутый» — это кто?
— Как правило, человек с высшим образованием. С блестящим знанием английского языка. Из хорошей семьи, с хорошими манерами. Совершенно не терпящий никакой дурновкусицы… Как‑то раз мы заказали одному парню веб‑сайт. Стали обсуждать стилистику, и он сказал: «Хохломы я вам не сделаю». Так вот среди этих людей тоже нет «хохломы».
— В наших газетах и по телевизору не без ехидства рассказывают о жутком разгуляеве, которое русские учиняют в Лондоне по случаю всяких праздников. Вранье?
— Все зависит от того, кто устраивает праздник. Есть вполне интеллигентные вечера. Правда, в конце концов, когда народ подопьет, коллективное национальное подсознательное прет наружу. Я тут был в довольно приличном обществе, все приняли на грудь и стали петь: «Артишоки и миндаль не растут на жопе. Очень жаль».
— Прелесть!
— Пели хором, с большим увлечением. Тогда я понял: все мы вышли из одной шинели. Что же касается особо богатеньких, то они населяют магазины вроде «Harrods`а». А «Harrods», как известно, содержит аль Файед — египтянин по происхождению. И его вкус несколько довлеет над магазином. Все дорого, все в позолоте, можно слона купить. Русские миллионеры туда идут, потому что это «круто». Но уже есть люди, которые прожили здесь несколько лет и усвоили: в Англии деньгами хвастать нельзя. Нельзя швыряться деньгами, говорить о деньгах — это неприлично.
— Значит, если я накоплю сотню-другую евро и поселюсь в Англии, то могу не комплексовать…
— Дело не в евро. Вам просто не дадут здесь жить — все опутано законами. Для коренного англичанина главное — не отойти от соблюдения правил. И вот тут происходит такое мощное столкновение культур, что даже я, после тридцати лет английской жизни, никак не могу стать англичанином. Мое глубинное желание где‑нибудь подмухлевать, хоть чуть‑чуть срезать угол выбивает меня в ряды не вполне полноценных граждан Великобритании.
— Никогда не подмывало, если что, пойти в Гайд-парк и прокричать правду-матку?
— Кричать здесь тоже неприлично. Чтобы быть услышанным, надо сказать одно слово. Тщательно выбранное, ровным голосом — и вас поймут. Я всегда говорю коллегам: если вы хотите что‑то доказать начальству, ни в коем случае не выходите из себя, не повышайте голоса и не краснейте лицом — потому что в этот момент вас перечеркивают. Вы перестаете существовать как человек… Предположим, не знаю, вам грозит смертная казнь. Вы должны твердо, без визгливых интонаций объяснить, что эта казнь совершенно нелогична. Она не соответствует такому‑то и такому закону, следовательно, ваше дело нуждается в пересмотре. Тогда вас послушают и, не исключено, что‑то пересмотрят.
Здесь, кроме прочего, не развита бытовая философия. С англичанином невозможно вести разговор о любви, дружбе, еще о чем‑то — дурной тон. Нужно объясняться предельно конкретно. Как когда‑то шутила одна моя знакомая в Ленинграде: «Сними свою руку с моей ноги». То есть все проговорено. Что рука твоя, а не чья‑нибудь. И нога — моя, а не твоя. Англичане настолько конкретны и занудны, что у них все блестяще работает, — недоговоренностей нет. Но французского поэтического всплеска, а тем паче итальянской игривости вы от них не дождетесь.
Или, допустим, как в Англии ухаживают за девушками. Нельзя изображать страсть, рвать одежду на объекте желаний, замыкать двери. Надо, опять же, ровным голосом сказать: так и так, девушка вам нравится, и вы надеетесь, что она останется, не выключая света. И все произойдет в лучшем виде. Самое главное — всегда напирать на логику.
— Взрывы в метро и на автобусных остановках, угроза новых терактов не нарушили представлений англичан о том, что логично, что нет?
— Недавно я видел кривую: за последние шесть лет число мусульман, сидящих в тюрьмах, выросло с двух с половиной тысяч до шести с половиной. Так что, конечно, ситуация изменилась. Есть вещи, о которых англичане никогда не скажут, но думать об этом они запретить себе не могут.
— Косятся, когда мимо проходит смуглый человек?
— При чем здесь смуглый? На лысого, с бородищей, дикого вида — конечно, косятся. Или если идет современная женщина, закутанная в черное до глаз. «Ну что ты, дорогая, прячешься?» — думаю я.
— Фигово.
— Ничего фигового нет. Здесь много продвинутых мусульман, и в конце концов конструктивная программа победит.
— Как‑то в ток-шоу по телевизору развернулась дискуссия: кто лучше — белые или красные? Никита Сергеевич Михалков сказал: «У них были разные детские». Мне не понравилось превосходство в его словах. Вроде «разные детские» должны вызывать сожаление, сочувствие…
— Вы не задумывались, из‑за чего произошла Октябрьская революция? Из-за дворян, из‑за их чванства! Я полуеврей, мой дедка обшивал в Кронштадте военное училище, все моряки ходили в его мундирах. Но в Петербурге он жить не мог — не позволяла черта оседлости. А второй мой дед-еврей, по другой линии, был кавалером трех Георгиевских орденов, человеком большой храбрости и силы. Как его ни били, остался иудеем. Но из‑за трех Георгиев получил разрешение жить в столице. Ходил потом, тряс бородищей… Ну и что это, я вас спрашиваю, за прошлое такое? Что за страна у нас была?
Я тут встречался со старой эмигрантской интеллигенцией — мерзейшие люди, доложу вам. Половина из них патологические антисемиты, не бог весть какого ума — и все время обсуждали, кто кого знатнее. Я слышал, как одна княгиня шушукалась с другой: а вот Толстые-Милославские, они и не Толстые вовсе — это морганатическая линия. Причем обе всю жизнь просидели на кассе в супермаркете. Но я уже сказал: подобная публика вымерла, сейчас идет новое поколение — открытое, образованное и так далее.
— Я мечтаю выйти замуж за Абрамовича. Вы с ним знакомы?
— Знаком. Но за богатого не выходите.
— Почему?
— Психологически очень ломаные люди. У моей жены была заказчица — супруга крупного олигарха. По словам жены, более несчастной женщины она не видела ни-ко-гда. Это постоянная зажатость — чудовищная. Глубочайший страх… Но при том, конечно, роскошь в полный рост. Стоял лимузин — шесть метров длиной, шофер в фуражке ждал, скучая.
— Как же быть? Я тоже хочу домик в Гринвиче — как у вас.
— Для этого нужно долго, нудно и скучно работать, учиться приходить вовремя, соблюдать дисциплину, всем кланяться, говорить «хэллоу, хава ю файн?» — и тогда чего‑нибудь добьетесь. А с налету — вряд ли. Все, что легко приходит, легко уходит. Это закон. К слову, он действует не только в Англии.
Елена ЕВГРАФОВА
