Журнал «Водяной знак» выпуск № 12 (32) декабрь 2005

ЮМОР, ПРОСТИ, ГОСПОДИ, ДОЛЖЕН БЫТЬ ГОЛОДНЫМ

Вадим Жук известен многим ленинградцам-питерцам как художественный руководитель театра «Четвертая стена» и отец-основатель фестиваля сатиры и юмора «Золотой Остап». С некоторых пор Жук прочно осел в Москве, но и там продолжает оставаться профессиональным шутником. То есть острит — сочиняет куплеты, либретто и прочее — за деньги.

— Лет десять назад артисты-юмористы, и в частности ваша компания, обслуживали разные презентации и круизы. Какими словами вы поминаете то время?

— Пару раз мы съездили в круизы — это было огромное счастье.

— Забавляли тузов-банкиров?

— Круизные пароходы отходили пять-шесть дней в неделю — столько тузов-банкиров по стране не наберешь. Потом все зависит от тебя. Чувствуешь себя задавленным и униженным — значит, таков ты на самом деле. Но если у тебя есть достоинство и ты знаешь цену своему искусству — внутреннюю, а не рублевую, не долларовую, не круизную, — тебя ничто не собьет. Ничто не заставит смотреть в руки банкиру, который нальет сто граммов. Или сам себе их купишь, или скажешь: нет, милый, я сегодня пить не могу, а с тобой тем более. Вольному — воля. К сожалению, не могу сказать, что во всех случаях жизни умею сохранить достоинство. Но, в принципе, я стараюсь приближаться к такому стилю поведения. И, если что, не терять чувства юмора — по крайней мере по отношению к себе.

— Получается?

— Помню, было дело, придумал я телеигру. Сделал, как сейчас говорят, пилотную передачу — и она на фиг не получилась. Я вроде ловко импровизировал (водится за мной такая особенность, зато не умею долго думать). И рассчитывал, что люди, которых я привлек к своей телеигре, целиком основанной на импровизации, тоже сумеют раскрепоститься. При этом не сообразил, что я-то готовился, а они — нет. В общем, Юра Рост оказался единственным из моих друзей, кто смог высидеть до конца, не прятал от меня глаз и сказал: поехали ко мне. В его Конюшнемастерской мы чудесно выпили, он меня погладил по головке, и я уснул. Утром проснулся и говорю: «Юра, я схожу за пивком?» Он: «Что ты, я не похмеляюсь!» «Так и я не похмеляюсь, — отвечаю, — но пива-то можно попить?» — «Пива попить? Можно!» Вот какой веселый эпизод случился после провала пилотной передачи.

— Как вы думаете, почему ваш друг и коллега по всяким веселым делам — Александр Анатольевич Ширвиндт — перестал быть смешным?

— Неправда!

— Я попыталась посмотреть по телевизору какую-то передачу, в которой он острил, — скулы свело.

— Телевизор — это вообще не мерило для выставления оценок. Что ни подсыпай в телевизионную мясорубку, кофемолку, крупорушку, она выдаст приблизительно ровную массу. В основном массу дерьма — из самого хорошего продукта. Это принцип телевидения, рассчитанного на множество, вернее сверхмножество потребителей. Опять-таки ровную, среднюю массу. А масса все-таки глуповата. Ну куда денешься? Мне очень трудно это говорить, я никогда не скажу отдельному человеку: «Ты глупый», если не считаю его примерно равным себе… Причем эта тенденция — все снижать и оглуплять — присуща не только нашему телевидению. Нашим юмористическим передачам надо трудиться и трудиться, чтобы стать такими же тупыми, как, допустим, в Германии. Или в легкой Италии…

— Не поняла, каким боком связана Италия с моим вопросом о Ширвиндте…

— Во-первых, я никогда не брошу камень в человека, который старше. В человека, сделавшего много смешного и многому меня научившего. Во-вторых, если сейчас он не так мощен, как в былые времена, это совершенно естественно. С годами чувство юмора становится несколько иным: оно остается свежим и точным в оценке, а что касается собственного изложения, здесь дела обстоят сложнее. У человека уже есть проторенные пути, ему нелегко воспринимать новые системы юмора. Когда Александр Анатольевич — Шура скажет какую-то чушь по телевизору или даже что-нибудь пошловатое — ладно, я ему прощу. Но я не прощу этого ничего не сделавшим, достаточно молодым людям, которые откровенно коммер-циа-ли-зо-вались, откровенно пошли на поводу у телевидения. Сразу впрягли свой талант в денежные и пошлые рамки.

— Это кто?

— Как зритель, могу только горевать, что Юра Гальцев, которого я считаю великим клоуном, работает намного ниже своего уровня. Почему-то Слава Полунин остался великим, остался трогательным, живым, а вот у Юры этого не получилось. Но и в него не брошу камень — буду горевать и сочувствовать. Не брошу камень в Задорнова, хотя, помоему, он слишком рациональный человек…

— Очень его люблю!

— А я не могу — к сожалению… Я не буду сокрушаться, что Михаил Михайлович Жванецкий стал спокойнее, что его теперь многое устраивает. Что сатира практически ушла из произведений Михал Михалыча. Здесь, опять-таки, возраст. Так что никогда не стоит ругаться, надо понять корни. А главное — поставить себя на место того или иного человека. Вот ты, будь у тебя такого размаха талант и такого размаха денежные предложения, — устоял бы?

— Устояли бы?

— Думаю, да. Жванецкий, к слову, очень любит устроенную жизнь, он человек комфорта. Пушкин сказал: «Поэзия, прости, Господи, должна быть глуповата». А по моим наблюдениям, юмор, прости, Господи, должен быть голодным, тем более сатира. Сытый человек видит сытое — и с этих позиций рассуждает. К большому сожалению. Я же от природы устроен худеньким, у меня крайне мало буржуазных претензий на шикарную жизнь. В ленинградской квартире, которую устроила моя покойная жена — художница Ольга Саваренская, очень уютно. Там нет особо дорогих вещей, но все прелестно.

— Моя подружка-москвичка жаловалась, что вынуждена ходить в часах за 300 долларов, тогда как надо носить за 3 тысячи. Я говорю: ты сдурела…

— Она действительно — сдурела.

— Подождите! «По этим часам, — объяснила подружка, — люди смотрят, сколько я стою. И, соответственно, предлагают более высокооплачиваемую работу».

— Это в самом деле принято в буржуазных странах: должны быть хорошие часы, авторучка. Есть еще какие-то тихие законы, черт его знает.

— Я к чему: вы, переехав в Москву, в душе остались питерским гопником или…

— Насчет гопника не могу согласиться. Я всегда стараюсь одеваться аккуратно и элегантно.

— Простите, я имела в виду демократизм — в запросах, в поведении, в одежде.

— Тут, конечно, ничего не поменялось — я остаюсь абсолютно демократичным. Женился в Москве на художнице — замечательной женщине (выпало второе счастье в жизни), она тоже совершенно не буржуазна… Хотя вот машину ей купил.

— Это со стихов-то?

— Не только, я много зарабатываю разными путями. Она ведет эту машину, и мы страшно хохочем: надо же, какие мы — едем на собственном авто! Само собой, нет ничего плохого, когда человек своим умением зарабатывает большое количество денег. Не воруя. Но при этом совсем не обязательно побеждать другого человека качеством побрякушек.

— Допустим, вы пришли на модную премьеру. Не отмечаете про себя: «Ага, этот парень одет на столько-то тысяч долларов»?

— Никогда. У меня мама была человеком замечательного вкуса. И Ольга моя, будучи знаменитой театральной художницей по костюмам, воспитала во мне хороший вкус. Поэтому я могу отличить, где безукоризненный стиль, а где — просто набор дорогих вещей. Давно известно: можно великолепно одеться из пустяка.

— А если человек не умеет?

— Если не умеет — значит, у него нет вкуса.

— Ваш друг — поэт Игорь Иртеньев постоянно ходит в клетчатой рубашке…

— А я не считаю Игорька образцом вкуса.

— Не шепчете ему на ухо: «Ты в чем пришел?! Тут все в смокингах!»?

— Это он постоянно меня учит, как надо одеваться, а я тихонечко молчу. Зато потом подарит какой-нибудь пиджак.

— ?

— Купил, поносил, мне отдал. Теперь я поношу. Очень мило. Пиджаки он покупает хорошие.

— Иногда по телевизору крутят «Веселую козу» — передачи с фестивалей капустников, которые вы организуете и ведете многомного лет. Дело это хлопотное и, как я понимаю, малодоходное. Зачем оно вам? Не надоело?

— Мне хочется… ну не жалость, так сочувствие вызвать к провинциальному актерству. Бедные ребята? Да, бедные, если сравнивать их стол, где все угощения на рупь двадцать, с размахом московских гулянок. Но зато на этих фестивалях прорва человечности. Я ведь работал актером, несмотря на свое театроведческое образование, и в Красноярске, и в Омске — так жизнь сложилась. И необыкновенно люблю и понимаю провинциальных актеров. Мне иной раз горько, оттого что какая-нибудь пустышка московская или питерская так высоко вознеслась, а глубокий, трогательный, подлинный, нравственный провинциальный актер известен только пятистам тысячам своего города. Я твердо знаю: когда этого провинциального актера один раз показали по Российскому телевидению, у него жизнь во многом изменилась и самоуважения прибавилось. «Видели тебя по телевизору, Верка». «Да ладно, чего там», — отвечает она. Но для провинциала показаться в Москве — значит быть увиденным и в городе Лысьве. «Меня там смотрели и девчонки, и сволочь режиссер, который выгнал ни за что. А я вон какая талантливая, вон как здорово играю!..» Так что сколько мне платят за «Веселую козу» — не важно. Я много шучу даже для себя: что-то придумал, похохотал — забыл. Я в этом смысле очень богатый.

Елена Евграфова

 

`

Рекомендуем к прочтению:

Back to top button