Журнал «Водяной знак» выпуск № 6 (14) июнь 2004

ЕСЛИ СЕЙЧАС НАБЕРЕШЬ МНОГО, ПОТОМ НЕ БУДЕТ НИЧЕГО

Первые серьезные деньги актриса Санкт-Петербургского театра комедии Ирина Мазуркевич заработала в пятнадцать лет, сыграв главную роль в картине Виктора Титова «Чудо с косичками».

Следующий большой гонорар тоже не заставил себя ждать — на съемках фильма Александра Митты «Сказ про то, как царь Петр Арапа женил» студентке Горьковского театрального училища Ире Мазуркевич исполнилось семнадцать.

— Как девочка, только-только окончившая восьмилетку, начала крутиться на «Мосфильме»? Привел кто-нибудь из взрослых, нашла судьба?

— Нигде я не крутилась, потому что сразу стала работать, с первой же картины. А насчет того, как меня нашли… Судьба не судьба — тут скорее, как всегда, помог случай. У меня в тот день не было занятий, но я забежала в училище взглянуть на расписание. И как раз в это время у доски расписаний стоял человек — знакомый ассистента режиссера картины «Чудо с косичками». Он знал, что на роль героини — прообраз гимнастки Ольги Корбут — ищут молодую актрису, которой придется играть Корбут и в детстве, и постарше. Человек на меня глянул — вроде что-то похожее. Молоденькая, смазливая, белобрысая. Попросил фотографии, отвез своему приятелю-ассистенту. Тот их показал Титову, и Титов сказал: «Это она». Ну а буквально через год — «Сказ про Арапа». На «Мосфильме» это обычное дело: стоит появиться новому лицу — сразу начинают таскать туда-сюда. Мне отовсюду пошли приглашения на пробы в один фильм, другой, третий. Но я никуда не уезжала. Во-первых, в Горьком у меня был мальчик, мы любили друг друга, расстаться с ним даже на один день казалось немыслимым. Во-вторых, надо было получить профессию, а значит — не пропускать занятий в училище.

— Сильный поступок, особенно для молоденькой девушки. Потом не раскаивались?

— Я прекрасно знала: кино никуда не денется. Никуда. А потом, уже в Питере, проходила как-то мимо кинотеатра, там шел фильм с участием известной актрисы. Возле афиши стояли две женщины, и одна из них сказала другой: «О Господи, как надоело! Куда ни сунься — везде эта актриса, во всех фильмах». Я тогда подумала: не дай бог, про меня когда-нибудь так скажут… Почему-то мне с самого начала хотелось, чтобы моя как бы творческая жизнь продлилась подольше. Поэтому я не стремилась хапнуть как можно больше в сей же миг. Было чувство какой-то внутренней справедливости: если сейчас наберешь много, то потом — обязательно! — не будет ничего. Так пускай все распределяется равномерно, по закону равновесия. Я подсознательно вывела этот закон и, по-моему, была права.

— У многих с времен социализма застряли в памяти классические цифры: 3,62 — пол-литра «Столичной», 2,20 — «отдельная» колбаса. А вы какие цены запомнили?

— Мы с родителями жили в Мозыре, и, когда после 8-го класса они отпустили меня в Горьковское училище, я на паях с подружкой снимала «угол» — у меня был диван в комнате двух бабушек. По таксе это стоило одиннадцать рублей, но мы с подружкой платили пятнадцать, потому что бабушки были бедные и добрые. Всегда угощали нас пирогами, когда пекли. А мне родители два раза в месяц присылали по пятнадцать рублей. Плюс стипендия.

— Стипендия была всегда?

— Всегда, причем повышенная (что-то около сорока рублей — точно не помню). А еще нам повезло: театральное училище было прикреплено к обкомовской столовой, и в перерыв студентам разрешалось туда бегать — обедать у слуг народа. Какая же там продавалась вкуснота! Мы брали поднос — глаза разбегались. Хотелось и запеканку, и картошку с котлеткой, салатик такой, салатик сякой, дух захватывало от пирожков (выпечка была сумасшедшая), от компотов. Нагрузив поднос всем этим великолепием, мы укладывались в 90 копеек. Наедались до полного блаженства, забирали с собой гору пирожков, чтобы можно было потом перекусить, — и отправлялись на актерское мастерство (оно всегда начиналось после обеда). Садились в изнеможении, с огромными, как у пигмеев, животами. Главная задача была — переварить то, что съели. Ведь еда всерьез нам выпадала раз в день. Благодаря этой обкомовской столовой многие мои сокурсники до сих пор ходят без язв и гастритов.

— У актеров есть две мекки — Москва и Петербург. Когда вы стали работать в ленинградском театре, у вас не было комплекса провинциала?

— А что это такое?

— Снимаю вопрос.

— Вряд ли это назовешь комплексом, но, помню, в 75-м году я приехала в Ленинград на пробы (кажется, к Авербаху). Вышла после «Ленфильма», перешла через дорогу и заглянула в магазин. Длинный-длинный магазин. Я иду, смотрю по сторонам — и везде, в каждом отделе, есть продукты! Не просто поставлены банки с консервами, яйца и творожные сырки, как в Горьком, а полки ломятся от изобилия. Дохожу до конца магазина, там мясной отдел. В восемь часов вечера, перед закрытием, в отделе один человек. Мясник. Физиономия сонная, локти на прилавке. И на этом прилавке — мясо. Любое, по рубль шестьдесят и по два рубля. Я смотрю на мясо, потом на мясника, на стены. Вроде нет никаких надписей о выдаче по талонам. Спрашиваю: «Это продается?» — «Что?» — говорит. «Ну мясо, мясо!» — «Продается». — «А какое можно купить?» — «Любое».

Я накупила мяса, отвезла в Горький — своим бабкам, у которых снимала угол. Потому что одна из них ездила по утрам нянчить внуков, а у второй была вырезана треть желудка, она еле ползала, но каждый день вставала в безумную рань и отправлялась на край света, через весь город, — драться в очереди за костями. Обидно, что это так быстро забылось. На самом деле, ругая сегодняшнюю жизнь, хорошо бы вспоминать что-нибудь подобное.

— Вероятно, для вас в бытовом плане все стало в порядке значительно раньше, чем у многих. Лет двадцать пять назад, с тех пор, как ваш муж — Анатолий Равикович — получил народного.

— Когда он получил народного и нас прикрепили к Свердловке, я сразу сказала: «Равик, мы туда не пойдем, это унизительно. Все люди ходят в простые поликлиники, и нам никакая Свердловка не нужна». А года через полтора у дочки на руке образовалась язвочка. Чем ни смазывали — не проходит. Помчалась я в районную поликлинику, а там народу — тьма, разгар эпидемии гриппа. Выстояла очередь в справочное: «Мне к дерматологу надо». — «Идите записывайтесь. Вон там на столе журнал». Я посмотрела в этот журнал: запись — через три недели, в одно определенное время. Во-первых, откуда я знаю, буду ли свободна в тот день, а во-вторых, мало ли что может случиться с рукой за три недели.

Вернулась домой, схватила ребенка, взяли такси — поехали в Свердловку. И вот тут я встретила примерно то же, что в мясном отделе. Входишь через пост с вертушкой — так не пропустят. Сразу получаешь карточку, а дальше (после поликлиники, из которой я только что выскочила) — пустой коридор. Манежик с игрушками, чтобы ребенок, если придется ждать, мог поиграть. Но там не то что очереди — вообще никого не было! Когда мы попали к врачу, он сказал: «Ой, вы у нас в первый раз? Сходите, пожалуйста, к окулисту». — «Нам не надо к окулисту». — «Ну сходите, это же несколько минут!». Чуть не слезы в голосе. Под руки ведет нас к окулисту, и мы видим, что все врачи сидят в распахнутых настежь кабинетах. У них нет работы. Ни одного пациента. Вот разница: как жила номенклатура, и как жил простой народ. У меня был шок.

— А не было чувства гордости — все-таки принадлежите к элите?

— Да как можно этим гордиться? Здесь только одно чувство возникает — унижения. Оттого что тебя покупают. С другой стороны, вроде муж и заслужил это как народный артист. Нет, все равно нехорошо. Сколько людей всю жизнь работали — и ничего похожего не имели. Часами стояли в очередях, записывались на прием за недели вперед. В обыкновенную поликлинику для обыкновенных людей. Таких, например, как мои родители: мама — учитель в интернате, папа — инженер в ЖЭКе (или РЭУ, не знаю, как назвать).

Правда, папа — не совсем обыкновенный. О его щепетильности и честности в Мозыре ходили легенды. Как-то папа помог одной женщине с ремонтом квартиры, и она в благодарность принесла нам домой коробку конфет. Мы, трое детей, едва дождавшись ее ухода, сели пить чай с конфетами. Но, когда коробку открыли, в ней оказались деньги. Так папа с этой коробкой — зимой, в чем был — побежал на улицу. Догнал женщину и все вернул.

А однажды папа отказался принять котельную: «Полно недоработок, может случиться авария». Со всеми начальниками разругался, они вызвали комиссию из области. «Кто не подписал?» — спросил уже областной начальник. — Мазуркевич?» — «И не подпишу», — сказал папа. Потом этого начальника перевели в Минск — он стал замминистра и, вспомнив несговорчивого Мазуркевича, забрал его из Мозыря к себе.

Между прочим, поступив в театральное училище, я раздумала учиться. «Да ну, что там делать, раз так легко приняли». И поехала в Горький только потому, что наша семья перебралась в Минск. Так что, в принципе, я стала артисткой только потому, что папа не принял котельную. Может, и в самом деле вмешалась судьба?

— А в материальном плане судьба вас не обидела? Скажем, дома у вас хорошо?

— Очень. У меня нормальный быт. И мебель нормальная — как куплена двадцать лет назад, так двадцать лет и стоит. А еще у нас есть дом в деревне. Я там сделала ремонт, занимаюсь огородом, с наслаждением хожу по лесу. Потом переключаюсь — читаю, работаю над какой-нибудь своей программой. Хо-ро-шо. Наверно, потому, что я никогда не хотела иметь больше, чем мне надо.

Елена Евграфова

 

`

Рекомендуем к прочтению:

Back to top button